!	писал(а):
	В этой теме выкладываем только переводы книги Томаса "100 PROZENT ANDERS" , а их обсуждение размещаем в теме: 100% Андерс - автобиография Перепечатка, копирование, воспроизведение или иное использование материалов без ссылки на mt-80club.ru и автора перевода ЗАПРЕЩЕНО!!!

Глава 1
Модерн Токинг — Миссия невыполнима
Перевод на русский язык

Сообщение не в тему (флуд)

Перепечатка, копирование, воспроизведение или иное использование материала без ссылки на mt-80club.ru и автора перевода ЗАПРЕЩЕНО!

Глава 18. 1990: Турне по новой, горбачёвской России.

В конце февраля 1990 г, вскоре после перестройки, я поехал в большое турне по России: 38 концертов в течение шести с половиной недель, это был эксперимент. Если бы знал, как всё обернётся на самом деле, я бы не стал этого делать. Наша команда состояла из 40 человек: музыканты, телохранители, техники, рабочие сцены, повара, организаторы и сопровождающие из русской секретной службы КГБ. Мы с Норой путешествовали с 28 чемоданами или 400 кг багажа. Мы продумали всё: от консервированного супа до туалетной бумаги, от корма для собак до шампуня, а также акрилового лака для нориных искусственных ногтей – и даже маленького солярия. Вот это да! Полагаю, наши сопровождающие подумали, что мы уже совсем чокнулись, но меня это не смутило. Нам предстояло прожить в России 45 дней и первыми городами были Москва и Санкт-Петербург. Условия для жизни там ещё были более-менее приличные, не такие, как дома, в Германии, но пойдёт. Наши отели были уже на полпути к чистоте. Все билеты были раскуплены: 5 выступлений в Москве, 5 в Петербурге, и затем наш караван отправился дальше.
Чем дальше мы отъезжали от городов-миллионников, тем хуже становились условия. Сантехника вся была ржавая; когда набираешь воду в ванной, она оказывается бурой от ржавчины. Ковры прилипали к подошвам обуви. Если открыть холодильник мини-бара, оттуда разбегались тараканы. Постельное бельё было поедено молью, и повсюду страшно воняло фекалиями.
Так прошло 3 недели, половина пути была пройдена. Оказалось всё не так просто. После нашего первого концерта в Киеве мы все собрались в номере одного из музыкантов, чтобы отметить это дело. Мы хотели эмоционально расслабиться после шоу, и лучше всего в таких случаях помогает бессмысленная болтовня. Я быстро утомился, сказал всем «пока» и пошёл спать. Нора осталась с ребятами, но скоро должна была придти. Придя в «номер» я почистил зубы с минеральной водой, и лёг в кровать. Но, хотя я был смертельно уставшим, уснуть я не мог, потому что что-то постоянно шуршало. Что это? Я включил ночной светильник и вздрогнул от ужаса: за нашей кроватью, как оказалось, была целая тараканья улица. Около 20 тараканов бегали туда-сюда и скрывались под ковровым покрытием. Вот дерьмо – подумал я. Когда это увидела Нора, её обуял страх. Что делать? Хорошим средством против тараканов является свет: они его ненавидят и сразу же прячутся по своим углам. Поэтому, я включил свет, завернулся потуже в одеяло, и попытался, наконец, заснуть. Потом пришла Нора, и вскоре я услышал грохот в ванной. «Что случилось?» - спросил я спросонья. «О, ничего, у меня просто туфля упала», крикнула она из ванной в ответ. «А почему ты спишь с включенным светом?», хотела она узнать. «Я забыл его выключить, потому что читал и уснул». Такую маленькую неправду я придумал.
На следующее утро Нора мне рассказала, что раздавила в ванной таракана, а я рассказал ей свою историю. С нас было довольно! Хватит! Я не хочу жить, окруженный паразитами! После трёх недель в этой стране, я хотел только поскорее домой. Я пошёл к нашей помощнице Алле, и попросил её организовать нам самолёт в Германию. «Как?» переспросила она, «обратный вылет?» Оказалось, что из Киева нет рейсов в Германию. «Плевать», сказал я, «мы закажем чартерный рейс. Я не желаю больше никаких тараканов, ржавой воды, сала, жирного мяса и мучного на гарнир». «Здесь нет чартерных рейсов», заявила мне Алла, «надо сперва подать заявку, но это надолго». Я был вне себя от возмущения! Что за наглость! Я гражданин Германии, и меня удерживают против моей воли в чужой стране! Невероятно! Я этого так не оставлю, я вам устрою – кричал я. Но кому? Мне что, теперь позвонить Горбачёву и пожаловаться? Я чувствовал себя совершенно беспомощным. В таких, казалось бы, безнадёжных ситуациях, я всегда делаю шаг назад и вспоминаю о своём происхождении и о воспитанности. Что создаёт жизнь? Что по-настоящему важно, а что нет? – эти вопросы я задавал себе и пришёл к заключению, что, хотя мне тут и хреново, но миллионы русских вынуждены жить в таких же условиях день за днём. А я? Потрепал нервы за эти 3 недели? Зато я каждый вечер делал около 10000 человек счастливее своей музыкой, и при этом, ещё и зарабатывал деньги. Было ли у меня право корчить из себя капризную диву? Я спрашивал себя: ты что, совсем спятил, Томас?? Этот аутотренинг помог; к тому же, люди учатся. Я больше не открывал никаких холодильников – поэтому я не видел тараканов. Сочетание ржавой воды и синего геля для душа создавало удивительный «карибский» пейзаж в ванне. И я объяснил поварам в отеле, что куриную грудку можно жарить и без топлёного сала.
Нора готовила для всех нас лапшу: тесто из муки, яиц и соли, кухонное полотенце, в котором делают небольшие дырочки, подсоленная вода – и через 3 минуты лапша готова. Где же тут проблемы? Однажды у нас в гримёрке, как нам сказали, сломался холодильник, и все напитки стали тёплыми. Что же сделал мой друг Гидо, который нас сопровождал? Он принёс с улицы снег, накидал его в ванну и положил туда все напитки. Русские посмотрели на это, и у них пропал дар речи. Но ведь нормально, не так ли?
Как часто бывает в турне, последняя неделя пролетела как миг, так что даже трудно было представить себе, что я уже 5 недель был в пути. Я хотел доработать тур до последнего дня, потому что, в конце концов, мои поклонники не были виноваты в печальных условиях для жизни в их стране. Они смирились со своей судьбой, и надеялись разнообразить свою тоскливую повседневную жизнь при помощи моих концертов. Такое заслуживало уважения!

В четверг пасхальной недели мы вернулись домой, а уже в понедельник должно было начаться следующее турне в Польше. Я был уставшим и опустошённым, я хотел наслаждаться жизнью, а не считать часы до следующего самолёта. Это было начало апреля, и на пятницу, субботу и воскресенье выпала отличная весенняя погода: солнечно, 17 градусов, просто прелесть. В субботу мы с Норой поехали в Кобленцский City за покупками. В витрине автосалона мы увидели новую Alfa Spider: небольшой кабриолет за 38000 марок. Я обязательно должен был его заполучить. После всех лишений прошедших недель я хотел компенсации для нас с Норой. Я закрыл глаза и начал мечтать, как мы с моей женой будем ехать в открытой машине вдоль Мозеля и любоваться видами родного края.
К сожалению, автосалон уже закрылся. Но если есть желание – будет и возможность. Я знал управляющего, раздобыл его домашний номер, и позвонил. «Алло, господин Шнайдер, это Томас Андерс». «Здравствуйте, господин Андерс, как ваши дела? Хорошо, что Вы позвонили». «Господин Шнайдер, я тут стою как раз у Вашей витрины, и вижу этот прекрасный кабриолет Alfa Spider». «Да, он действительно крутой. Отделка из настоящей кожи, это нечто совершенно особенное». – «Да-да, я в курсе», сказал я, «я бы охотно купил эту машину». «Классно. Приезжайте на следующей неделе, я всё подготовлю». «Нет, Херр Шнайдер, вы меня неправильно поняли», ответил я, «я бы хотел этот Spider купить сейчас. Не во вторник! Я уже к тому моменту уеду в турне». «Оу», донеслось из трубки, «это проблематично. Мы уже закрылись». - «Я знаю, Херр Шнайдер. Но если вы хотите продать машину, придумайте что-нибудь. Я через 2 часа снова заеду в автосалон. Или Вы будете там, и я получу авто, или покупка не состоится». - «Я сделаю всё возможное», ответил он.
Спустя два часа я был счастливым владельцем новенького кабриолета, который я через полгода и 900 км пробега продал снова.
Турне в Польше прошло также успешно, как и в России: везде аншлаги и счастливые люди. Это было хорошее, но одновременно напряжённое время для нас с Норой. В паузах между турне мы были в Кобленце или летели в Лос-Анджелес.

Глава 19. Наша домохозяйка. Часть 1.

У нас уже пару лет была одна и та же домохозяйка, которую мы наняли для нашего спокойствия. Хотя, возможно, это может показаться смешным, что молодая парочка без детей держит домохозяйку, по-другому не получалось. После внезапного успеха Modern Talking и связанных с этим путешествий нам нужен был человек, который бы постоянно заботился о нашем доме, ведь бывало так, что мы приезжали домой, а уже на следующий день уезжали снова. Нужно было делать совершенно банальные вещи: стирать бельё, забирать почту, присматривать за рабочими, или просто ходить за продуктами.
Нашей «Жемчужиной», как мы её называли, которая должна была заботиться о доме, была Фрау Хорнеманн. У неё были свои определённые обязанности, и она быстро вошла в наше доверие. Она была совершенно особенной: ей было к 60 годам, судя по внешности и диалекту, она была родом из Северной Германии, и была очень предана работе. Фрау Хорнеманн была настоящей «Жемчужиной» и со временем она завоевала наше полное расположение. Также вскоре выяснилось, что у Фрау Хорнеманн была своя собственная мораль и представления о своих работодателях (то есть о Норе и мне), что она и применяла.
В главной жилой комнате у нас было 3 окна с 6 одинаковыми шторами. Соответственно, время от времени их надо было чистить. Поэтому, перед отправлением в очередную поездку, Нора дала нашей домработнице задание отнести шторы в чистку, потому что они были сделаны из высококачественной ткани и должны были чиститься только химическим способом. Когда мы через несколько дней вернулись, неладное мы заметили не сразу. Ведь ты же не бежишь контролировать состояние штор как только приходишь домой. Только на следующее утро Нора заметила, что шторы, которые должны быть длиной до пола, теперь заканчивались по крайней мере в 15 см от края окна. «Фрау Хоооорррнееемааанн», завопила Нора, «что вы натворили со шторами?» «Я их выстирала» - раздался её ответ. «Надо было не стирать, а сдать в химчистку. Я же Вам сказала конкретно», нервно ответила Нора. «Но, Нора, я клянусь, я относила их в химчистку», заявила Фрау Хорнеманн. «Нда? Тогда эта контора должна возместить ущерб, ведь шторы пришли в негодность. Завтра принесите мне квитанцию оттуда». На следующее утро Нора спросила Фрау Хорнеманн о квитанции, но та забыла его. Ещё через день Фрау Хорнеманн сказала, что её мать так заболтала её, что она снова забыла о чеке. На третий день это была уже катастрофа: Фрау Хорнеманн стояла перед Норой и со слезами на глазах уверяла, что накануне вечером она оставила квитанцию на столе, чтобы не забыть, но её попугай взял да слопал бумажку. Но у неё уже было готово решение: «Возможно, в прачечной нужно снова постирать эти шторы!» - заявила Фрау Хорнеманн. «Как это?», вопрошала Нора. «Ну да, знаете ли, Нора, возможно, у них есть специальные химикаты, чтобы сделать ткань снова длинной». Нора окончательно взбесилась: «Что это ещё за идиотизм! Шторы сели от Вашей стирки. Баста!» Норин тон сигнализировал, что разговор пора заканчивать. Это дошло и до самой Фрау Хорнеманн, которая хотела иметь за собой последнее слово.
Когда мы вернулись домой из нашей следующей поездки, мы не поверили своим глазам: шторы снова «удлинились». Мы стояли у окна и только диву давались: как это так? Как в химчистке смогли «нарастить» 15 см длины? Этого не могло быть, мы с Норой были в недоумении. Некоторое время спустя, когда мы переезжали из пентхауса родителей Норы, тайна «чуда» раскрылась. Фрау Хорнеманн просто перевесила шторы из другой комнаты в зал. Те были почищены химически и не потеряли в длине, а подмену мы не заметили потому, что перед окном стоял буфет, скрывавший шторы.
В другой раз, после нашего возвращения из очередной поездки, у Фрау Хорнеманн оказалась перебинтована рука. Я сказал: «О Боже, что случилось?» «Ах», сказала она, «не стоит и говорить, ничего серьёзного». «Но я всё же хотел бы знать», ответил я. После долгих пререканий, она, наконец, призналась: «Я расчёсывала персидского кота, и он вцепился когтями в мою руку. Раны воспалились, и мне пришлось перелить кровь». Я покачал головой: «И Вы говорите, что это ничего серьёзного?! Мне очень жаль, что кот Вас исцарапал, я бы хотел оплатить Ваше лечение». «Это не нужно, страховка покрыла расходы. Кроме того, это моя вина, потому что я неправильно взяла кота и он лишь хотел защититься».
Мы дискутировали и дискутировали, но Фрау Хорнеманн не хотела брать денег. Через 2 дня Нора сказала: «Мы не можем этого просто так оставить. У бедной Фрау Хорнеманн наверняка были дикие боли. Давай поедем к ювелиру и купим её пару жемчужных серёжек». Мне идея понравилась; мы поехали к нашему знакомому ювелиру и выбрали прелестные жемчужные клипсы. Так как нам всё равно было по пути, мы оттуда сразу заехали домой к Фрау Хорнеманн. Она открыла дверь и впустила нас. Серёжки ей очень сильно понравились. Пока мы сидели на диване и ждали, когда наша Жемчужина организует на кухне напитки, Нора мне внезапно сказала: «Пепельница из свинцового хрусталя выглядит точно также, как и та, которую мы когда-то покупали». Я: «Возможно. Они же у многих есть». Нора кивнула. Через секунду она уже хотела знать: «Куда мы, собственно говоря, дома подевали наши шёлковые подушки? Вот эти тут выглядят точно как наши». Я снова не придал этому значения. «Верно, наши выглядят так же. Но ведь таких подушек сделали тысячи», пояснил я ей. А Нора снова: «А картин, написанных Таней Вайдунг, наверняка сотни, да?» Теперь и мне это показалось подозрительным. Я встал и подошёл к картине на стене. Фактически, это была работа, написанная моей сестрой Таней к нашей свадьбе. Как известно, Нора была очень импульсивной, поэтому она закричала: «Фрау Хорнеманн! Быстро подойдите сюда!!!»
Мы с Норой начали бегать по всей квартире и находили дюжины наших вещей. В ванной стояли мои старые флаконы с парфюмом, на стенах висели мои фото в рамках. Меня осенило: Фрау Хорнеманн была моей большущей фанаткой. По всей квартире были расставлены вещи, принадлежавшие мне. Она их просто брала из нашей квартиры и приносила к себе домой. Мы с Норой были в недоумении от такой дерзости. Конечно, вы теперь спросите, как же мы раньше не заметили, что у нас крали вещи. Но у нас было 3 дома, постоянно декорируемых всем новым, и многое было упаковано в коробки. Поэтому, если что-то мы не могли найти, мы думали, что это что-то лежит в другом месте или в другой квартире. Мы собрали нашу собственность и покинули квартиру Фрау Хорнеманн.
Дома я первым делом позвонил нашему адвокату. Мы с Норой были сыты по горло и хотели немедленно уволить Фрау Хорнеманн. Конечно, это была огромная драма: она плакала и умоляла и клялась, что этого больше никогда не повторится. Мы прониклись сочувствием и решили дать её ещё один шанс. Наш адвокат подготовил бумагу, которую она должна была подписать. В ней говорилось, что если что-то подобное ещё раз произойдёт, она будет немедленно уволена безо всяких компенсаций и что она в отместку не имеет права никому рассказывать о работе в качестве нашей домохозяйки. Только про одну лишь Фрау Хорнеманн я бы мог написать целую книгу. На самом деле с ней связаны сотни историй, некоторые безумно смешные, некоторые совсем дикие. В какой-то момент эта Фрау уже перестала у нас работать.

Позже мы с Норой купили старую, но полностью отремонтированную ферму близ Кобленца. Это была крестьянская усадьба мечты. 6000 кв.м. земли и только в доме – 400 кв.м. жилой площади. Рядом с первоначальным зданием была пристроена ещё одна жилая комната, площадью в 120 кв.м., и через окна, размером во всю стену, можно было любоваться лугом со старыми деревьями и прудом. Один только внутренний двор занимал 700 кв.м., с ручьём и старым каштаном. Это было типичное старомодное здание в форме подковы. Напротив главного дома были ещё лошадиные стойла, посреди которых находился сарай, в котором я организовал свою музыкальную студию. Ванные были декорированы Valentino, а наша спальня, бывшая когда-то курятником, была огромной – 50 кв.м. Там был открытый камин, и потолки, высотой в 6 метров, простиравшиеся до фронтона. Это был дом-мечта, соответственно, за него тоже стала отвечать Фрау Хорнеманн. Так как я много времени проводил в Лос-Анджелесе и в заграничных турне, Фрау Хорнеманн чувствовала себя уже не как домработница, а больше как хозяйка. Возможно, мне было слишком удобно? Надо было бы ещё раньше взять бразды правления в свои руки, однако в те редкие дни, когда я был дома, у меня просто не было никакого желания бодаться с домохозяйкой. Кроме фермы, уже много лет, у меня была квартира в Берлине, в Ваннзее. Она не была большой – около 150 кв.м., но находилась в отличном месте. После объединения Германий я решил отказаться от этой квартиры, у меня просто больше не было на неё времени. Мне принадлежал мой дом-мечта в Фордерайфеле, дом в Лос-Анджелесе, но большее время я, из-за работы, проводил не в них, а путешествуя по всему свету. Время от времени у меня были встречи в Берлине, но чаще всего времени было так мало, что я просто оставался в отеле, нежели ехал в Ваннзее. Таким образом, я нанял фирму, занимающуюся переездами, чтобы они перевезли мои пожитки на ферму. Я не мог лично присутствовать, так как в то время работал в Лос-Анджелесе над новым альбомом. К тому же, для этого есть работники. Я позвонил Фрау Хорнеманн, чтобы убедиться, что переезд происходит правильно. Она мне сказала, что всё отлично и нет вообще никаких проблем. Замечательно! Я успокоился.
Две недели спустя я вернулся в Германию. Когда я приехал на ферму, была уже поздняя ночь, поэтому я прямиком отправился в ванную, и затем в кровать. После длительного путешествия проснуться в своей кровати и наконец-то снова быть дома – это спокойное и прекрасное чувство. Я встал, надел домашнюю одежду, пошёл в кухню, сделал себе чай и решил позвонить своей подруге Рози. С телефонной трубкой в одной руке и чашкой чая в другой, я, ещё полусонный, прошёл в зал и удобно устроился на диване. Во время разговора, я медленно окинул взглядом комнату. Посреди предложения я сказал: «Рози, я тебе перезвоню позже». Я повесил трубку и сидел на диване, не в состоянии пошевелиться от шока. Я не мог поверить своим глазам: бóльшая часть мебели была заменена на мебель из берлинской квартиры. Новые шкафы, новые лампы, новые картины. Я пробежался по дому: зал, столовая и вестибюль было не узнать. И совершенно точно: лучше не стало! Я набрал побольше воздуха и закричал: «Фрау Хооооорррнеемааанн!» Она вошла в комнату с невинным выражением лица. Она мне пояснила, что ей так понравилось гораздо больше. Рабочие были так милы, что за всю эту перестановку взяли всего на 2000 марок больше. «Дорогая Фрау Хорнеманн», сказал я, стараясь сохранять самообладание, «мне совершенно насрать, что Вы считаете стало лучше, а что нет. Это МОЙ дом и МОИ деньги. Организуйте всё так, чтобы когда я буду в следующий раз в отъезде, всё вернулось на свои места, как было раньше!»
Фрау Хорнеманн никак не могла взять в толк. Она ведь хотела как лучше, ведь она проводила в доме больше времени, чем его владелец. «Может оно и так, Фрау Хорнеманн, но дом принадлежит нам, а не Вам». Разговор окончен!

Тем временем, Нора бóльшую часть года проводила в нашем доме в Лос-Анджелесе, и приезжала в Германию от силы на недельку. Я же разрывался между различными деловыми встречами; к тому же ферма была слишком большой для меня одного, и стоила целого состояния. Для Норы было немыслимым снова вернуться жить в Германию, поэтому мы решили продать это имение.
Из-за огромного расстояния между нами, Нора и я стали отдаляться друг от друга. Трудно сохранять нормальный брак, когда супруги не видятся по два месяца подряд, а когда всё же оказываются вместе, требуется несколько дней, чтобы привыкнуть друг к другу снова, потому что каждый уже живёт своей собственной жизнью, со своими привычками. Мы с Норой никогда не поднимали эту тему, но с продажей этого дома, наш брак и покатился под гору. Мы оба начали, каждый, свои собственные новые жизни.
Я исходил из того, что хочу снять квартиру в Кобленце лишь временно, потому что не знал, какие пути мне готовит жизнь. Мой успех в Германии был весьма ограничен: хотя я и выступал на телевидении, коммерческого успеха у моих альбомов не было. Хотя я был успешен за границей, Германия упорно отказывала мне в признании.
Я переехал в один из этажей двухэтажного 200-метрового пентхауса в Кобленце. Впервые в жизни меня посетило чувство, что это целиком моя квартира, целиком мой домашний очаг. Я никогда не жил в классическом студенческом общежитии; после того, как я покинул родительский дом, я сразу переехал к Норе. Теперь, наконец-то у меня был свой угол. Было интересно и очень показательно: Нора лишь однажды приезжала в эту квартиру из Лос-Анджелеса. Она прожила в ней ровно десять дней, и мы спали в разных комнатах. Это был решающий момент перерезания нитей между мной и моей женой на пути к концу нашего брака.
За это время мы поменяли нашу квартиру в Лос-Анджелесе на дом, и Нора давно чувствовала себя скорее американкой, нежели немкой. Она приезжала из Лос-Анджелеса в Германию лишь на пару дней, чтобы навестить своих сестёр, визиты эти были очень короткими. Я был рад ей, но, с другой стороны, через два дня она уже «стояла в пальто». В первый вечер мы рассказывали друг другу что-нибудь, во второй вечер мы шли ужинать в ресторан. Там она снова доводила до моего сведения, что в Кобленце ничегошеньки не изменилось, и всё выглядит таким же скучным, как и раньше. На третий вечер она уже уезжала. Наши отношения друг к другу стали называться «хорошие друзья»: мы радовались, когда встречались, но радовались и расставанию.

Глава 2.

МОЁ ДЕТСТВО.

1 марта 1963 было воскресенье. Я появился на свет вечером, в начале седьмого, в местечке Мюнстермайфельд под Кобленцом, под именем Бернд Вайдунг. Насколько я знаю, 1 марта также были рождены американский певец Гарри Белафонте, польский композитор Фредерик Шопен, а также руководитель джазового оркестра, американец Гленн Миллер. Знак судьбы? Или всего лишь совпадение? Кто знает... Но я ворвался в эту жизнь с буквально петушиным криком. Моя мама Хельга непреклонно убеждена в том, что именно с этого момента я начал тренировать свой голос.
Меня всегда спрашивают, от кого я унаследовал свой талант. Я этого не знаю. Насколько я знаю, отец моей матери был очень музыкальный и жизнерадостный. К сожалению, я его никогда не знал, так как он погиб во время Второй Мировой войны. Моя мама часто рассказывала, что её отец в то время был кем-то вроде аниматора. Как только только где-то поблизости устраивалась ярмарка, он водружался на столе в шатре, и как только он начинал исполнять народные песни, все люди в шатре поддерживали его пение и танцевали. Дядя моего отца также пел в церковном хоре в качестве основного солиста, а также исполнял отдельные сольные партии.Возможно, во мне объединились эти два таланта.
Мои родители жили в Мёрце. Что за Мёрц? Окей, объясняю. Как ни глупо это звучит, Мёрц — далеко не пуп земли. Пупок человека (т.е . его пуповина) — это то, с помощью чего он он получает питание и чувствует себя в безопасности. Поэтому в течение многих лет я воспринимал Мёрц именно как пуп земли. Довольно об этом!
Наша маленькая деревушка расположена в предгорье Айфеля (Айфель — так называется цепь низких гор в Германии и Бельгии — пер.), в двух километрах от Мюнстермайфельда, крошечного районного центра, и двадцати километрах от Кобленца. Оглядываясь назад, я понимаю, что у меня было прекрасное детство. Конечно же, не каждый день был наполнен только радостью (у кого такое бывает!), но я до сих пор с с приятным чувством вспоминаю о своем детстве.
Когда через несколько дней моя мама принесла меня из больницы домой, мой шестилетний брат Ахим, уже с нетерпением ждал меня. Он был просто счастлив, что у него наконец-то появился соратник по играм. Первое, что он сказал маме: «Когда я смогу играть с ним в футбол?». До сих пор, когда наша семья собирается по праздникам, мы смеёмся над этой фразой. Ахим тогда не мог знать, что его вопрос окажется вдвойне смешным. С одной стороны, маме пришлось ему осторожно объяснить, что должно пройти несколько лет, прежде чем я смогу играть с ним в футбол. С другой стороны, он не даже мог подозревать, что его младший брат НИКОГДА не будет с ним играть в футбол. Я ненавижу футбол, причем с самого детства. Если бы, будучи младенцем, я мог говорить, то прокричал на вопрос Ахима: «Никогда! Никогда, сколько бы лет мне ни было, не буду играть в футбол ни с тобой, ни с кем-либо ещё!».
Мёрц — крошечная деревушка на 130 душ, где все знают друг друга. Там уже к полудню все знают, что у соседей будет на обед. По запаху. Когда созерцаешь Мёрц со стороны, он ничем не отличается от любой другой деревни, расположенной в предгорьях Айфеля: поля, кругом фруктовые деревья, ну и, безусловно, голосящий петух на куче навоза.
Возможно, именно по иронии судьбы, спустя много лет, я получил псевдоним Томас Андерс. Потому я всегда был немного другим (anders). Я никогда не был «свинкой», копошащейся с другими ребятами в грязи. Я не испытывал эйфории от того, чтобы обстреливать деревенских котов сухим горохом или надувать лягушек через соломинку, пока они ни лопнут. Конечно, я запускал летучих змей на осеннем ветру, играл с друзьями в разбойников и полицейских, катался зимой на санках. На Пасху мы ходили от одного дома к другому с «трещёткой» или собирали в начале ноября дрова для камина. Все это было в моем детстве. Но настоящую эйфорию я испытывал только от музыки.

Глава 20. Приключения в США.


Кобленц перестал быть нориным миром. Она любила Лос-Анджелес и Америку. Она бредила этой «землёй обетованной». Через пару дней, проведённых в Германии я отвёз Нору и её собаку Cherri в аэропорт Франкфурта: она хотела полететь обратно в Лос-Анджелес. Когда я ехал по автобану домой в Кобленц, я одновременно был радостным и грустным. Радостным от того, что я снова мог жить жизнью, к которой привык, не приспосабливаясь к Норе. И печальным от того, что я этому радовался.
На следующее утро зазвонил мой телефон, и я, полусонный, взял трубку. «Алло, Бернд», рыдал голос в телефоне. «Через два часа я приземляюсь во Франкфурте. Ты встретишь меня?» Это была Нора! Что случилось?
Американское законодательство позволяет иностранным гражданам в качестве туристов находиться на территории США не дольше 90 дней. Затем нужно уехать, и теоретически, на следующий день уже можно приехать снова. Юридически Нора была туристкой, потому как она не регистрировалась в миграционном управлении, и не имела никакой работы. Звания «Спонсируемой жены своего мужа» это управление не признавало. Конечно, в прошлом Нора всегда оставалась в Штатах дольше 90 дней за один раз. Казалось, что никаких последствий этому не наступит. Но на этот раз ей пришлось испытать на своей шкуре всю жестокость американских законов. Её продержали на паспортном контроле аэропорта Лос-Анджелеса восемь часов, у неё отобрали загранпаспорт и запретили въезд. Её также поставили перед выбором: или следующим же рейсом отправиться обратно в Германию, или провести ночь в полицейском участке, а единственным авиационным сообщением, который ещё был в тот день – был рейс Swissair через Геную во Франкфурт.
Когда я встретил Нору в аэропорту Франкфурта, мне было бесконечно жаль её: она представляла собой ходячее страдание. После 40 часов перелётов и допросов, она проспала почти целые сутки.
На следующее утро она рассказала мне, уже спокойно, всю эту историю. Бесспорно, с точки зрения американских порядков, она была нарушительницей, но то, как обращались там с людьми в подобных ситуациях, было просто бесчеловечно. На следующий день мы отправились в американское консульство во Франкфурте и встретились с его сотрудником. Он принёс Норе свои извинения, и не мог понять поведения его сограждан. В норином паспорте теперь стояла письменная отметка миграционной службы, что я находил нелепым. В нашем обществе загранпаспорт является одним из важнейших документов. Он выдаётся немецким государственным органом, является собственностью гражданина, содержит информацию о его владельце, обеспечивает ему возможность перемещаться свободно по всему миру. А тут какой-то пограничник из Лос-Анджелеса берёт норин паспорт и царапает своим фломастером на последней странице.
Короче, консул выдал ей бумаженцию, с которой можно было снова без проблем въехать в США. Семь дней спустя мы снова были в аэропорту Франкфурта: Нора снова улетела в Лос-Анджелес. И опять на въезде в Соединённые Штаты, она должна была проторчать 3 часа на пограничном контроле. Её допросили, обыскали и перепроверили подпись консула, являлась ли она настоящей. Всё очень нелепо и нервозно. В конце концов Нору впустили в её любимый ЛА, и она была рада снова оказаться дома.
Через несколько недель она вернулась в Германию и, когда была пора возвращаться, она попросила меня полететь с ней: Нора теперь жутко боялась миграционного контроля. Я согласился. Таким образом, мы вместе проходили паспортный контроль в аэропорту Лос-Анджелеса и нас обоих попросили пройти на допрос в офис. С английским у меня было всё неплохо и я свободно отвечал на все вопросы. Я объяснил, что я артист и много путешествую и что моя жена несколько месяцев в году живёт в нашем доме в Беверли Хиллс и так далее...
Офицер выслушал меня, взял паспорта и исчез. Прошла четверть часа, затем полчаса. Через час я спросил, когда мы снова получим наши документы обратно. Прошло полтора часа, затем два. Постепенно я начал нервничать. Ситуация начала выходить из-под контроля, и выхода из неё не было видно. Нора пыталась меня успокоить: «Пожалуйста, не начинай. У них всё равно преимущество. Завтра ты и не вспомнишь эту историю».
«Завтра – это завтра», ответил я, «сейчас – это сейчас. Я летел двенадцать часов, голодный, уставший. Прежде всего, я законопослушный немецкий гражданин, который не сделал ничего дурного». «Пожалуйста, успокойся», шептала она мне настойчиво, поскольку наш с ней разговор уже стал слышен другим сотрудникам.
Через три часа ожидания моё терпение лопнуло.
Мне было всё равно, арестуют меня или запретят въезд в Соединённые Штаты. Я чувствовал себя обгаженным! Я подошёл к стойке и потребовал немедленно поговорить с офицером. Он подошёл ко мне и спросил в чём дело. Я накинулся на него: «Прошу прощения, но теперь вы меня разозлили. Я приехал из Германии, у меня есть дом в Беверли Хиллс, я вкладываю 100 000 долларов каждый год в вашу экономику, а со мной обращаются как с куском дерьма. Я не нелегальный мигрант, который приезжает за ‘американской мечтой’, и сидит у вас на шее. У меня есть право теперь поехать в свой дом, за который я плачу нехилый налог». Во, теперь всё пошло уже лучше. Что за унизительная ситуация, где меня удерживают в какой-то бюрократической заднице.
И что теперь? Я был готов ко всему: немедленной депортации, тюрьме, приговору за оскорбление офицера при исполнении. Я уже предусмотрительно сказал Норе найти в её записной книжке телефонный номер нашего адвоката. Но офицер принёс наши документы, отдал их мне в руку и сказал: «Sorry, вот ваши паспорта, мы с гордостью приветствуем вас, как гостей нашей страны». А-ха, вот так-то!
Я ожидал чего угодно, но только не этого.
Что за абсурдная ситуация. Честно говоря, я до сих пор не могу этого понять. Но что я отлично понимал, так это то, что Норе приходилось каждый раз проходить через эти нелепости при въезде в США. Должно же было быть какое-то решение!
Решение называлось Грин-карта, а именно пожизненный вид на жительство и разрешение на работу. Никаких больше 90-дневных сроков пребывания, и можно путешествовать столько, сколько душе угодно. Эту Грин-карту получить непросто, но мой статус артиста увеличивал мои шансы. Я нанял адвоката, и нам с Норой сделали Грин-карты. Теперь это звучит проще, чем это было на самом деле, это не карта почётного клиента в супермаркете. С момента запроса до выдачи карты прошло почти два года, но уже в течение этого времени мы уже были зарегистрированы. Во время следующего визита в Германию Нора переделала свой паспорт и больше не имела ни одной, даже самой малюсенькой проблемы при пересечении границ.
А я же чувствовал себя в своей новой квартире в Кобленце всё лучше и радостнее. Она была большой и светлой и была для меня в достаточной степени люксовой. Фактически я был «холост» и наслаждался своей свободой.

Глава 3.

МОЯ ПЕРВАЯ СЦЕНА: МАМИН МАГАЗИН «ТЁТУШКА ЭММА»

Сегодня я уже не знаю точно,когда именно все началось. Возможно, когда мне было три или четыре года. Но всю свою сознательную жизнь я хотел заниматься только музыкой. Я только-только начал разговаривать, но уже пытался подпевать песням из радиоприемника. Мой брат регулярно переписывал для меня песни с радио на кассеты. «Райнер Хольбе и парад звезд» - в конце шестидесятых эта передача была чрезвычайно популярна.
Меня завораживал мир музыки и звезд. Музыку я воспринимал на совершенно ином уровне. Мои родители поддерживали это моё стремление к счастью.
Мой отец с определенным упорством пытался внушить нам, детям, то, что мы должны овладеть по крайней мере одним музыкальным инструментом. По-моему, это правильно. Даже являясь бургомистром Мёрца, он иград на празднике, посвященном Дню Св. Мартина, на аккордеоне. Я, а также мои брат с сестрой, обучались игре на фортепиано у фрау Пис из местечка по-соседству. Но по-настоящему хорошо петь в нашей семье могу только я. Итак, я учился играть на пианино, пел в своей комнате и уже карапузом мысленно готовился покорить мировые подмостки.
Мои мама и папа восхищались этой моей одержимостью музыкой с понимающей улыбкой любящих родителей. Однако с самого начала они дали мне ощущение того, что они меня воспринимают всерьез. Они позволяли нам, детям, быть такими, какие мы есть, и они поощряли наше желание делать то, что нам нравится. В то время как Ахим был членом местного Союза стрелков, меня невозможно было оторвать ни от одного электроприбора, из которого доносилась музыка.
Я рос в либеральной, открытой семье. Наши родители старались привить нам мысль, что нужно относиться друг к другу честно и справедливо. Конечно, раньше мы часто ругались. Но и до сих пор, как только возникают проблемы, я всегда в состоянии их уладить, напрямую разобравшись в конфликте и выработав решение. В принципе, я всегда стремлюсь к гармонии. Любой день, когда я с кем-то ссорюсь, для меня — потерянный день. По крайней мере, только в отношении людей, которых я люблю. Что касается остальных — мне совершенно все равно!
В школе я семь лет был старостой класса. Возможно, мой спокойный и рассудительный нрав убедил моих одноклассников в том, что я обладаю лидерскими качествами. Я всегда решал их проблемы. Они знали, что если я о чем-то позабочусь, то все получится. До сих пор я никогда не повышаю голос и не истерю, если ситуация выходит из-под контроля. К чему это? Тот, кто постоянно ругается, не в состоянии решить проблемы. Если ты кого-то критикуешь, всегда все зависит от интонации и жестов. Этому я научился у своих родителей. Они никогда не были по-настоящему строги с нами, скорее, как сегодня принято говорить в смысле воспитательных технологий, «заботливо-последовательны». Это особенно необходимо, когда имеешь трех детей. Да еще в придачу огромное количество друзей, которые постоянно приходили к нам в гости. Без четкой воспитательной линии мы бы превратили наш дом в проходной двор.
Моя мама по сути своей очень спокойный и уравновешенный человек. Но не дай Бог, кто-то скажет что-то плохое о её любимых людях, она сразу же превращается во львицу. Мама- дипломированный декоратор. От неё я унаследовал любовь к деталям и всему красивому. Сколько я помню, она по любому поводу, к любому юбилею старалась с большой любовью переоборудовать и украсить наш дом. Мой отец создал гнездо для своей семьи, мама его обустроила и сделала всё для того, чтобы мы себя в нем чувствовали уютно. Что касается характера (в детстве, конечно, неосознанно), я перенял многое у своих родителей. Мы с папой абсолютно прагматичные люди. Если уж мы однажды что-то решили, это будет сделано. В соответствии с девизом: сказал А, говори Б, а потом посмотрим, что получится.
Сколько я себя помню, лозунг отца всегда звучал следующим образом: Меньше разговоров — больше дела. Это наш менталитет. Всегда только вперёд, при этом оставайся честен. Уже когда я был подростком, мне не раз повторяли, что я — ярко выраженный дипломат. Мои друзья считали, что даже когда я говорил кому-то в лицо, что он засранец, он все равно считал меня любезным. Это не сработало только в случае с Дитером Боленом. Я сказал ему в лицо всё, что думаю он нём, а он, как ни странно, до сих пор со мной не разговаривает. Но об этом позже.
Эту прямую, честную манеру общения я перенял от своих родителей. Особенно от мамы, которая была для нас, детей, главной фигурой для подражания.

Глава 21. Наша домохозяйка. Часть 2.


С одним из моих музыкантов у меня была настоящая дружба. Миммо был итальянцем, точнее сказать, сицилийцем, и жил в Гамбурге. Он навещал меня, мы вместе писали песни, некоторые из которых я потом выпускал на своих альбомах. В то время у меня уже был контракт с Polydor, гамбургской фирмой, и, судьба распорядилась таким образом, что управляющего звали Гётц Кизо. Там я должен был записать пять альбомов.
Таким образом, Миммо позвонил мне однажды и спросил, не хочу ли я пару дней пописать вместе песни. Я согласился, и мы начали просматривать наш рабочий график. «Что там, через две недели?», спросил я. «Нормально», сказал Миммо. «Мммм, если я приеду в Кобленц, в четверг мне придётся ехать обратно, в Гамбург, у меня там важные дела». Мне это подходило. «Эй, Миммо, это неплохо. У меня в четверг тоже встреча в Polydor. Давай сделаем так: поедем вместе в Гамбург, а в пятницу вернёмся в Кобленц. Ты можешь заехать в понедельник, во вторник и в среду мы будем писать песни, в четверг поедем в Гамбург, в пятницу и в субботу можем продолжить работать», предложил я.
Миммо ответил: «Дело в том, что в четверг моя подруга хочет прилететь из Лондона в Гамбург. Как быть с этим?» «Давай она прилетит в среду во Франкфурт, в четверг побудет одна в моей квартире, а пятницу и субботу мы проведём вместе», звучало моё предложение. «Да, звучит отлично», сказал Миммо, «давай так и сделаем». 14 дней пролетели быстро, и в условленный понедельник Миммо отправился ко мне.
В тот день Фрау Хорнеманн пришла на работу позже обычного, и рассказала мне, что умерла её мать. Я был тронут, потому что я, разумеется, знал ту женщину, и выразил свои соболезнования. «Да», сказала Фрау Хорнеманн, «она была пожилой, и было понятно, что она скоро умрёт, но всё равно это очень большая потеря». «Когда похороны?», спросил я. «В четверг». «Оу, в четверг у меня встреча в Гамбурге, мы поедем туда с Миммо. Но я могу отменить эти дела, похороны для меня важнее», заявил я. «Нет-нет, пожалуйста, нет, у вас же дела. Похороны будут скромными, только родня и соседи», возразила Фрау Хорнеманн, «пожалуйста, поезжайте, это же Ваша работа. А я буду знать, что мысленно Вы будете с нами, на похоронах». С тяжелым сердцем я согласился.
Вечером в среду мы с Миммо поехали в аэропорт Франкфурта и встретили его подругу. Это была очень привлекательная темнокожая девушка с сексуальной фигуркой – при этом она была невероятно мила.
Вечером мы поехали в итальянский ресторан, а рано утром в четверг уехали. Было лето и было очень-очень жарко. Перед нашим отъездом, я объяснил подружке Миммо, что она может чувствовать себя как дома. Я рассказал ей, где находится супермаркет и ближайший бассейн. Из-за погоды, когда в тени до 35 градусов, этому совету она была особенно благодарна.
Наши с Миммо пути в Гамбурге разошлись. Мы договорились встретиться на следующее утро у меня в отеле, и вместе вернуться в Кобленц. Когда мы были в пути уже добрый час, Миммо сказал: «Бернд, слушай, ммммм, не уверен, что меня это касается», начал он издалека. «Касается что?», с любопытством спросил я. «Ну да, в общем, это, разрешал ли ты Фрау Хорнеманн устраивать у себя поминки?» «Что-что у меня делать???», спросил я в ужасе. Я дал по тормозам. «Ну, да, чтобы она устроила поминки у тебя дома», сказал Миммо. Я подъехал к ближайшему месту для отдыха, и буквально «приставил пистолет к груди Миммо»: «Давай рассказывай! Что тебе известно?»
Миммо рассказал, что его подруга пошла купаться, и вернулась домой после полудня. У моего пентхауса была терраса, на которую можно было выйти через две раздвижные двери, и которые закрывались с внешней стороны задвижками. Подруга Миммо загорала, вероятно, только в сексуальном бикини, прямо на террасе, когда внезапно открылась моя входная дверь. Логично, что она не знала вошедшую женщину, которая сразу же пошла к буфету и стала накрывать на стол.
Вскоре, как я себе это представил, должно быть, Фрау Хорнеманн привела всю траурную церемонию ко мне в квартиру, сразу после похорон своей матери. Увидев друг друга, у них у обеих чуть не случился инфаркт. Фрау Хорнеманн ничего не знала о подруге Миммо, и, конечно, ситуация была ей в высшей степени неприятна. Опечаленные люди пришли в чужую квартиру, и вместо поминальных блюд увидели дочерна загорелую красавицу в бикини на террасе. Фрау Хорнеманн решила действовать. Чтобы её гости на МОЕЙ террасе не видели никаких незнакомок, она быстро решила закрыть раздвижную дверь и запереть её изнутри задвижками и опустить жалюзи – чтобы бедная девушка изнывала от невозможной жары. Через какое-то время подружка Миммо обнаружила себя, домохозяйка, не имея альтернативы, впустила её в квартиру, но заперла в комнате для гостей. Когда все траурные гости покинули МОЙ дом, на стол накрыли снова, потому что на ужин пришли ещё около 14 человек, которым, должно быть, пришлось по вкусу шампанское за мой счёт. Исчезло как раз восемь бутылок.
«Вот», сказал Миммо, «такая вот история». Если бы существовали сверхзвуковые автомобили, я бы сразу же купил себе такой. Я был вне себя, у меня просто не было слов. Я был расстроенным, злым, разочарованным, просто раздавленным! Тогда ещё не было мобильных телефонов, и я пытался дозвониться домой с каждого места для отдыха, я хотел поговорить с Фрау Хорнеманн. К сожалению, все попытки были безуспешными, линия постоянно была занята. Это делало мою злость ещё больше!

Через 4 часа, когда мы были уже почти в Кобленце, наконец-то я смог дозвониться. «Да, алло», ответила она. «Привет, Фрау Хорнеманн, это я». «Привет, Бернд, как у Вас дела?», хотела она знать. «У меня хорошо, а у Вас?», спросил я в ответ. «Ах, ну, как может быть после похорон матушки», вздохнула она. «Ммм», промычал я, «это по-настоящему грустно. Есть что-нибудь особенное? Вы мне ничего не хотите сказать?» «Нет, всё хорошо. Когда Вы вернётесь?», спросила она. «Если всё будет нормально, то через час. Пожалуйста, не уходите, я хочу Вас застать», был мой ответ.
Что за игра, в которую она играла. Не сказала ни слова. Она же должна была знать, что её поймают. Как можно скрывать реальность? Если бы она сказала: «Я сделала глупость, мне очень жаль, на меня нашло что-то», или что-то в этом духе, чтобы я мог понять, что она признаёт свою ошибку. Но нет, ничего подобного!
Когда я приехал домой, я вызвал её к разговору. Она утверждала, что ей было очень жаль, и что всё было совсем не так, как это выглядело. Ага, а как это тогда было? Посторонние люди пришли в мою квартиру на поминки за мой же счёт. О нет, Фрау Хорнеманн! Кувшин падает хорошо только до тех пор, пока он не разобьётся – а тут уже лежала 1000 осколков.
Я отобрал у неё ключ от квартиры и сказал, что в ближайшие дни я не желаю её видеть. Я дам знать.
Она позвонила мне через пару дней, вся в слезах, и попросила прощения. Мне было жаль её, и честно говоря, несмотря на все её «косяки» и непростительные истории, за эти годы я привык к ней. Но моё доверие к ней было утрачено окончательно и назад пути не было. С того момента она работала в моей квартире только в моём присутствии. Ключ я ей больше не отдал.

Примерно через 3 месяца, когда настал «длинный» уик-энд, по случаю праздника 3 октября, она спросила меня, не могу ли я дать ей двухдневный отпуск, чтобы она могла уехать со своим гражданским мужем. Я, конечно, не возражал и отпустил её.
Мы условились, что во вторник она приедет снова и будет работать, и, потому как у неё теперь не было больше ключа от квартиры, открыть ей должен был я. Вторник прошёл, но Фрау Хорнеманн не появилась. А-ха, подумал я, возможно, она заотдыхалась, и поэтому приедет завтра. Затем прошли и среда, и четверг, и пятница – но Фрау Хорнеманн всё не было. В субботу у меня зазвонил телефон. На другом конце провода был её отец, который был уже очень пожилым, и который меня спрашивал, где же его дочь. Я этого и сам не знал. Я рассказал ему, что она хотела уехать на пару дней, и с тех пор я не слышал о ней ничего. Так прошли и суббота и воскресенье и понедельник. Во вторник, уже спустя неделю, в мою входную дверь позвонили. На экране домофона я увидел двоих мужчин в униформе, и открыл дверь. «Добрый день, господин Андерс, полиция Кобленца, разрешите войти?», спросил один из полицейских.
«Да, разумеется», сказал я, не имея ни малейшего представления, чего хотят эти два человека. «Чего-нибудь выпьете?», спросил я. Я не такой человек, который при виде полиции сразу впадает в ступор. У меня к ним уважение. Здоровое уважение. Они такие же люди, как и другие, которые делают свою работу, а я тот, кто знает свои обязанности перед обществом, но, также, и свои права. Что со мной должно случиться? Я всегда пытаюсь вести себя соответственно общественным нормам. «Нет, спасибо», ответил один из них, «перейдём к делу. Работает ли у Вас Фрау Хорнеманн?» «Да», ответил я, «Что-то случилось?», хотел я знать. «Мы этого не знаем. Вы, вероятно, последний, кто видел Фрау Хорнеманн живой». «Что?», воскликнул я, «что значит – видел живой?» «Ну, да, она пропала. Нас вызвали, мы открыли её квартиру, почтовый ящик был полон и её никто не видел уже неделю. В квартире валялась гора непрочитанной почты», пояснили мне полицейские.
Я должен был сперва сесть. Что ещё опять задумала Фрау Хорнеманн? Я рассказал полиции, что знал, они меня поблагодарили и ушли. О Боже, Фрау Хорнеманн, что с вами приключилось???
Через два дня она позвонила, как ни в чём ни бывало. Я начал её расспрашивать. «О, Бернд, знали бы Вы, что случилось. Я была в пути со своим знакомым, и мы попали в автоаварию». «Автоаварию?», спросил я уже слега нервно. «Да, в автоаварию, и я четыре дня провела в больнице», дерзко заявила она. «Четыре дня? Больница? Ага», заметил я саркастически, и дальше: «Скажи-ка, Фрау Хорнеманн, а как называется та больница, в которой вы лежали?» Тишина на другом конце провода. «Ах, чёрт, да как же она называлась? Что ж такое? Вот, бывает, что ничего не могу вспомнить», промямлила она. «Фрау Хорнеманн, Вы пролежали четыре дня в больнице и не можете потом вспомнить её название?» Я был взбешён. «Знаете что», сказал я дальше, «я просто думаю, что нам пора завязывать это. Вы никогда не изменитесь, а у меня нет больше желания слушать Ваше постоянное враньё. Хватит! Вы живите своей жизнью, а я буду жить своей, но без Вас. Всего хорошего!» На этом я закончил разговор и совместную работу с Фрау Хорнеманн.

Из-за моей южной внешности меня часто спрашивают, не имеет ли моя семьюя по материнской линии французских корней. Я проследил свою родословную вплоть до 17 века. Нет никаких доказательств того, что наша семья имеет корни в южной Европе. Хотя, кто знает? У моего отца было шесть братьев и сестер, которые разъехались во все концы света. У моей матери также были старшие братья и сестра, старший брат погиб во время Второй мировой войны. Её любимая сестра живёт во Франции. После войны Кобленц был французской зоной оккупации. Моя тётя Марианна в 1943 году влюбилась во французского солдата и в 1947 году уехала с ним в Париж. Имя Марианна превратилось в мягкое Мариан, как говорят французы. Только моя мама до сих пор обращается к ней Марианна. «Я не собираюсь заниматься этой чепухой!»- говорит она. Моя тетя до сих пор говорит на верхненемецком диалекте (литературном немецком) с французским акцентом. Но если вдруг она начинает злиться, тогда уже в полной мере проявляется её монотонный рейнский диалект. И тогда можно умереть со смеху. Как раз недавно она была у нас в гостях в Кобленце.
Кстати, тёте Марианне 85 лет, но до сих пор она элегантна и бодра и придаёт большое значение тому, чтобы выгледеть ухоженно. Она — уникум в прямом смысле этого слова, смесь французского живого ума и немецкой добродетели. Она не носит много украшений, но каждый раз это что-то особенное. С каждой сумкой от Hermes она комбинирует подходящий платок. Как настоящая француженка. Мне очень импонирует её стиль. Вероятно, будучи ещё ребёнком, неосознанно, я многое взял о неё.
Каникулы у тёти Марианны и дяди Робера каждый раз были чем-то особенным. У них была чудесная квартира в Париже, с выходом в сад. Там я увел впервые типично французские вещи: обитые обоями двери, что в Германии не было принято. К тому же, меня невероятно восхитила французская туалетная бумага. У нас дома в уборной были рулоны с бумагой, иногда украшенные этими ужасными цветочками. У моей тёти стояла элегантная коробка, из которой вытягивали тонкие, аккуратно сложенные листы бумаги. Эта эстетика в ванной комнате впечатлила меня уже тогда, когда я был маленьким мальчиком.
Когда моя кузина Катрин выходила замуж в 1969 году, мои родители вместе с нами,детьми, отправились в Париж. 500 километров с двумя маленьким детьми в автомобиле. Это был ад! И тем прекраснее был сам праздник. Ещё сохранились фотографии, где я в коротких белых штанишках и синем пиджачке. Мой брат Ахим никогда бы не одел ничего подобного. Но мне нравилось уже мальчишкой одеваться элегантно.
50 лет моя мама созванивается со своей сестрой каждое воскресенье в одно и то же время. Обе считают, что в воскресенье дешевле. Десятки раз я пытался выбить из моей мамы этот сплин, но её просто невозможно заставить отказаться от этой привычки. Одну неделю звонит тётя Марианна, другую — моя мама. Мой дядя умер в 2008 году, с тех пор тётя живёт одна в своём доме на берегу французской Атлантики.
Я постоянно предлагаю своей матери поехать вместе со мной и с отцом к тёте Марианне в отпуск. Но мои родители не любят летать. И поездка на автомобиле из Кобленца на северо-запад Франции была бы для них по понятным причинам достаточно напряженным мероприятием. Поэтому моя мама довольствуется еженедельными телефонными разговорами со своей любимой сестрой.
До сих пор я абсолютный «маменькин сынок». Мы созваниваемся по крайней мере через день. В прошлом году ей исполнилось 75 лет. Вскоре после своего дня рождения в сентябре она мне позвонила и с гордостью сообщила: «Я была у врача. Он мне сказал: Фрау Вайдунг, у вас такие показатели крови, что позавидует любая пятидесятилетняя. В сравнении с моим импульсивным отцом она- само спокойствие. Однако в пределах семьи она — начальница. Снаружи кажется, что хозяин в семье — мой отец, но на самом деле последнее слово всегда остается за мамой. Классическое распределение ролей. Они прекрасно дополняют друг друга и а этом году отмечают свои 55 лет. Совместной жизни. Оба выросли в окрестностях Мюнстермайфельда и, будучи детьми, жили всего лишь в шести километрах друг от друга. Логично, что они в конце концов встретились.
В пятидесятые было не так просто сесть в автомобиль и отправиться куда-то на дискотеку. Возможность пообщаться с кем-то из окрестностей была один раз в году на ярмарке или празднике стрелков. Мои родители познакомились в 1954 году на празднике стрелков на танцах. В мае 1956 года состоялась свадьба, в мае 1957 на свет появился Ахим. Итак, это не была свадьба «по необходимости», это была настоящая любовь.
Мой отец Петер работал в Кобленце ведущим финансистом и по совместительству — 28 лет был бюргермайстером Мюнстермайфельда-Мёрца. В свободное время он был занят в качестве Первого председателя местного союза стрелков. Итак, он был, как говорится, «насквозь» солидным человеком, настолько далеким от шоу-бизнеса как земля от луны. Его любимым хобби было что делать своими руками. Ему бы никогда не пришло в голову покупать нам, своим детям, какие-то пластиковые игрушки.
Я мечтал, чтобы на моё пятилетие мне подарили игрушечный магазин. И так ка мой отец был очень кропотливым человеком, он проводил ночи в своей мастерской, только чтобы у меня был самый лучший, самый большой и непревзойденный магазин из тех, которые я когда-либо видел. Он сам вырезал из дерева каждую колбаску, помидорчик, булочку. Самое лучше в этом магазине было то, что его можно было переделать в почту. Я получил комплект открыток, марок и блокнотиков, и меня просто распирало от счастья. Его ремесленные способности закончились тем, что он, благодаря собственной инициативе и мышечной силе, построил второй дом для своей семьи. К моему сожалению. Но об этом я расскажу позднее.
Рождество мы отмечали всегда по одному и тому же сценарию, выстроенному отцом (по крайней мере, он себе это воображал). Каждый год происходило одно и то же: едва стоило нам пятерым выйти из дома на рождественскую службу, мама сразу начинала причитать: «Ах ты, Боже мой, я забыла дома перчатки. Они лежат на кухне.» Отец делал вид, что раздражен её несобранностью: «Боже мой, Хельга, где были твои мозги?»
Итак, отец возвращался домой, якобы за мамиными перчатками. На самом деле он с быстротой молнии раскладывал коробочки под рождественской ёлкой и включал дома все огни. Когда мы возвращались домой со службы, гостиная вовсю сияла. Когда бы были детьми, мы были совершенно уверены в том, что это младенец Христос околдовал наш дом. Однажды нас все-таки озадачил тот факт, что отец вернулся без маминых перчаток. Он просто забыл их взять во всей этой суете. Однажды в святки, когда мне было 8 лет, и мы в очередной раз ждали отца, я ему сухо сказал: «Папа, ты снова забыл перчатки». В этот момент родители поняли, что мы всё знаем.
В прошлом году мой восьмилетний сын Александр сказал то же самое, когда я забыл перчатки моей жены...

Глава 22. Я был Биллом Каулицом 80-х годов.


Нора была в Америке, а я, в Германии, хотел полностью сконцентрироваться на своей музыке. Я записывал различные альбомы, но ни один из них не попал в немецкие чарты. Я не знал, в чём было дело, но точно не в песнях, они были хороши. Станет ли песня большим хитом или нет, это всегда вопрос вкуса, и, в конце концов, определённой доли удачи. На мне было вечное клеймо: «Modern Talking». Моё лицо прилипло к нему. Общественность не дала мне никакого шанса показать, что я могу петь ещё и другие песни, и средства массовой информации в первую очередь.
Однажды радио-промоутер приехал на Радио Юго-запада в Баден-Баден. Он представил новые песни, чтобы их включить в плей-лист, то есть, в постоянную ротацию. Это был так называемый «белый тираж» («белая прессовка»), что означало, что моё имя не фигурировало на CD. После прослушивания, представитель SWR3 спросил: «Звучит по-настоящему классно. Кто поёт эту песню?» «Послушай её ещё раз», сказал радио-промоутер. Человек с радио прослушал песню снова, и был в восторге. «Классная песня! Спето – супер. Ну же, скажи, кто её исполняет?», выпытывал он. «Это новый сингл Томаса Андерса», ухмыльнулся промоутер. «Такого артиста у нас на радио нет», сухо прокомментировал шеф радио. Он взял CD и кинул его в мусорное ведро.
Такая реакция делала беспомощным и сердитым. Что я им сделал? Я выпустил музыку, которую люди любили и охотно купили бы. Миллионными тиражами по всему миру. И вдруг СМИ, также как и широкая общественность, ничего не хотят знать обо мне и моих песнях. По крайней мере, в Германии. У меня было такое чувство, что люди стыдились своих прошлых музыкальных вкусов. И хуже всего было то, что они чувствовали себя виноватыми в том, что у них в шкафу стояла пластинка Modern Talking.

Ещё во времена Modern Talking на меня обрушивались словесные атаки из СМИ. В высшей мере это проявилось в статье в журнале MusikExpress: меня назвали «прожжённым солнцем певцом-гомиком». Что это такое было? Как далеко в Германии можно зайти, и должен ли артист позволять такое? Я что, был клоуном на ярмарке? Я кому-то сделал или сказал что-то плохое? Я когда-либо вёл себя дерзко на людях? Нет! Я создавал музыку и успешно продавал пластинки.
Поэтому, я не мог закрыть глаза на эту статью в музыкальном журнале. Я и сегодня спрашиваю себя, может, было бы лучше тогда заткнуться и не идти в суд за это оскорбление. Но у меня была моя гордость и зеркало дома. И, что самое важное, я не должен был расслабляться, я дожжен был предпринять что-то. Иначе, что бы было в следующей статье, если бы я ничего не сделал? Под девизом: про этого Андерса можно писать всё, что захочешь, он будет молчать. Только не я. Журналисты сочиняют в своём самодержавном «пишущем космосе» остроумные «цветочки». И это всё за мой счёт.
Судебный процесс стал в Германии настоящей сенсацией, а решение судьи просто выбило почву у меня из-под ног. Решение гласило: MusikExpress может свободно высказывать своё мнение, а артисты могут только способствовать этому. Я был шокирован этой несправедливостью. Резонанс в СМИ был огромный. Бульварная пресса и общественность, по крайней мере, её небольшая часть, обрадовались этому, и использовали каждую возможность обзывать меня «певцом-гомиком». Я подал на апелляцию, и дело рассматривалось в высшей судебной инстанции, в Берлине.
На этот раз решение суда было совершено другим. Хотя там и говорилось о свободе высказывания мнений в нашей стране, но не оскорбляя при этом конкретных людей, особенно меня, как артиста. Судья сказал мне, что я, как публичный человек, должен быть защищён законодательством от оскорблений. То есть, в принципе, полностью противоположные вещи, нежели те, которые мне говорил судья-номер-один. И тут я впервые ощутил на своей шкуре верность пословицы: в суде, как и в открытом море, ты в руках Бога.
Конечно, как же иначе, этот второй суд удостоился намного меньшего интереса со стороны СМИ, хотя пятизначную сумму компенсации я пожертвовал в приют для животных. Но ведь продаются только негативные статьи, хорошие – нет.
Некоторое время спустя я встретил автора этой «знаменитой» формулировки из MusikExpress на записи одной телепередачи. Он подошел ко мне и я спросил: «И, были ли Вы настолько сообразительны, чтобы после Вашего провала попросить повышение в должности?» Он засмеялся и нашёл моё замечание неплохим. Позже мы с ним поговорили обо всей этой истории, и у меня сложилось впечатление, что он просто-напросто завидовал мне и моему успеху, и хотел нанести ему урон. Он сам когда-то пробовал себя в качестве певца, но потерпел безжалостный провал. Я посчитал эту исповедь чертовски мужественной, но ужасно малодушной. Так оно и было.
Все эти истории с Боленом, с Норой, с судебным процессом, нарисовали в сознании общественности такой образ, который ни в коем случае не был выражением моей личности. Меня заперли в своеобразный ящик комода, и уже не хотели меня оттуда выпускать. Я чувствовал, что думала публика: пожалуйста, больше никаких новых песен от этого Андерса. Он должен петь «Cheri, Cheri Lady», и пожалуйста, ничего больше!
Конечно, мой внешний вид только способствовал тому, чтобы люди шептались у меня за спиной и выдумывали шутки. Во времена Modern Talking я был андрогинным – сегодня меня назвали бы метросексуалом, этаким смешением гетеросексуала и женственности. У меня были длинные локоны, розовый блеск для губ и шоколадный загар. Просто было такое время. Когда я сегодня вижу Билла Каулица из группы Tokio Hotel, я вспоминаю своё сумасшедшее время.
Постоянно случалось так, что на меня западали и мужики. Окей, мои движения и мой облик уж точно не были похожи на мачо. Но в Германии это уже означает, что с человеком что-то неправильно, если он не дерётся регулярно, не пьяница, и может произнести больше трёх предложений, не допустив грамматических ошибок.
Поэтому, я изменил свой внешний вид. Неделю я не показывался ни друзьям, ни родителям. Я отрастил трёхдневную щетину, собрал свои длинные волосы в хвост. Шёлковые штаны и разноцветные пиджаки исчезли. С тех пор моими модными фаворитами стали джинсы и шикарные блейзеры. То, что мои «метаморфозы» сработали, я понял после одного конкретного случая. Я шёл по Кобленцу и увидел своего отца на другой стороне дороги. Я помахал ему рукой в качестве приветствия, но он меня не узнал. Своего собственного сына! Вот, думаю, здорово! Тогда я подошёл к нему, и только когда очутился прямо перед ним, он сказал: «Бернд, ах, это ты. Я не узнал тебя».
К сожалению, это совсем не изменило восприятие Томаса Андерса в средствах массовой информации. К тому же, поменялись и музыкальные тенденции: мелодии ушли, их место занял жёсткий данс-бит. Группа Snap наслаждалась бесконечным успехом. Но это было не моё, мой голос требует мелодии. Никакого рэпа в куплетах и искажённого голоса в припевах. Я хотел и должен был переориентироваться. Но что делать тому, кто ничего другого не делал со времён школы, кроме как музыки?

В наследство от моих бабушки и дедушки нам достался ресторанчик и магазин «Тётушка Эмма», которые располагались в нашем доме и которыми занималась моя мама. Ресторан я совсем не помню, потому что его закрыли вскоре после моего рождения. Позднее мама рассказывала мне, что я , к счастью, был совсем несложным ребенком. Однако часто случалось так, что на первом этаже в ресторане сидели посетители, которым она наливала пиво, в то время как я лежал в своей кроватке на втором этаже и кричал. И она бегала туда-сюда, вниз-вверх. В конце концов, ей это надоело. И она направила свои силы на бабушкин магазин «Тётушка Эмма».
Естественно, для нас, детей, это был рай. В доме Вайдунг всегда водились сладости и мороженое. Несмотря на это, мы должны были спросить разрешения, прежде чем взять с полки Milky Way или мармеладных медвежат. Наш бизнес не был для нас магазином самообслуживания, и в этом отношении наша мама была очень строга.
На двенадцати квадратных метрах можно было найти всё, что угодно сердцу. Фрукты, колбаса и сыр, моющие средства, блокноты и консервы, вплоть до шоколада и чипсов. Каждый вторник к нам приходил торговый представитель, чтобы принять у мамы заказ на поставку. Тогда это был совершенно другой мир. Не так как сейчас, когда кассовые сканеры фиксируют поток товаров, и достаточно одного нажатия кнопки, чтобы подключенный к ним компьютер, расположенный на центральном складе, сам заказал необходимые товары, и во второй половине следующего дня их уже доставляют. Нет, торговый представитель заходил со своим блокнотом для заказов в нашу столовую (комнату) и за чашкой кофе с домашним пирогом проставлял галочки рядом с наименованиями желаемого товара. В пятницу была поставка.
Во время каждого визита торгового представителя я использовал возможность продемонстрировать свой тольк что разученный репертуар. Все песни Хайнтье или Гуса Бакуса. Позднее также — Вики Леандрос, Кати Эбштайн или Линн Андерсон с «Rosegarden”.
Наша столовая стала для меня, так сказать, моей первой сценой. Развлекательная программа в нашей деревне была довольно ограниченна. У нас имелся только Союз стрелков, а также ежегодно устраивалась ярмарка. Никаких эффектных празднеств. Но те скромные мероприятия, которые равномерно распределялись в течение года, были для меня, ребёнка, всегда чем-то особенным. Мне было шесть лет, когда в нашей новой деревенской закусочной намечалось традиционное празднование «Деревенского Рождества». Меня спросили, не хотел бы я исполнить несколько рождественских песен. Всем было известно, что малыш из семьи Вайдунгов любит петь. Естественно! Это так захватывающе! Наконец-то не только перед тётей, или дедушкой, или торговым представителем! Наконец-то перед настоящей публикой!
Чтобы все присутствующие, коих было, насколько я помню, не более пятидесяти, могли меня видеть, я встал на стул. Меня представили: «А сейчас споёт маленький Бернд». И я громко запел «Heidschi Bumbeidschi” и еще две рождественские песни а капелла, то есть без музыкального сопровождения. После того как я закончил своё выступление, грянули аплодисменты и крики «браво», мне преподнесли в подарок плитку шоколада и пакет чипсов.
Вау! Вирус прочно поселился во мне! Какая хорошая питательная среда для девственной души артиста! Я делал то, что мне доставляло удовольствие, да еще получал за это то, что мне нравится!
Приветствую вас, сцены мира, Я иду!


В феврале 1970 года моя жизнь нашей семьи изменилась. Родилась моя сестра Таня, и тогда это событие взволновало меня не меньше чем моё рождение — моего старшего брата.
Я всегда мечтал о сестрёнке. С пяти лет я старательно раскладывал на подоконнике в кухне кусочки сахара для аиста. В нашей большой семье Вайдунгов было 16 внуков, из них только три девочки. Сколько помню, у нас дома всегда говорили: «У Вайдунгов рождаются одни мальчишки. Девочки у них не получаются.» Но я очень мечтал о младшей сестре. Когда родилась Таня, для меня это было грандиозное событие. В то же время я считал абсолютно нормальным то, что аист обрадовался моему сахару и поэтому осуществил мою мечту. Только спустя несколько лет я осторожно поинтересовался, кто же забирал мой сахар с подоконника. Это была моя мама.
В Мёрце не было школы, поэтому первые два года начальной школы я провел в соседнем населенном пункте, а затем — в Мюнстермайфельде. В свободное от школьных занятий и семейных обязанностей время я выступал на различных праздниках в окрестных деревнях и в доме престарелых с песнями из своего репертуара. Все моё свободное время я посвящал пению! В то время как мои друзья носились по футбольной площадке, я прыгал перед зеркалом в свой комнате и пел. Короткое время я даже служил мессы в нашей деревенской церквушке. Я сам вызвался на эту роль, так как меня привлекла возможность оказаться в центре внимания, при том это было что-то необычное. Служитель ведь стоял на чем-то вроде сцены, и вся публика им восхищалась. Так как у нас не было собственного священника, так или иначе церковная служба происходила только раз в шесть недель, и лишь иногда — похороны.
Наши родители воспитывали нас в католической вере, хотя мы никогда не относились к ней очень строго. Мне было забавно служить мессы. Особенно потешным был сам священник. Когда я или второй служитель подносили ему графин с вином, он намеренно держал свою чашу таким образом, чтобы мы налили её до краёв. Если мы, мальчишки, хотели добавить туда воды, он шипел на нас: «Никакой воды!» и опрокидывал неразбавленное вино в свою страждущую глотку. Мальчишкой все воспринимаешь несколько иначе. Кроме того, в этом возрасте еще испытываешь уважение перед господином священником. Только годами позднее меня осенило, и я подумал: «Что за старый спившийся дрозд!»
Все ребята, кого я знал, хотели стать пожарными или машинистами локомотива. Я — певцом. И для меня не было другой альтернативы.
Однако прежде чем я смог полностью сконцентрироваться на своей карьере будущей суперзвезды, сначала я вынужден был проявить себя на менее гламурном поприще. Мой отец решил построить нашей семье еще один дом. Ахиму идея строительства очень понравилась, и каждую свободную секунду он проводил, помогая на стройке: он рано научился прокладывать электропроводку и забивать шлицы, и вообще всегда был предрасположен к практической деятельности. Отец делал почти всё собственными силами. Каждый вечер в пять часов он приходил домой. Мы ужинали, он одевал свою рабочую одежду и исчезал вместе с моим братом на строительной площадке. Финансово наши дела обстояли неплохо. Однако в период строительства нам приходилось экономить. У нас также не было времени для отпусков, так как отец проводил на строительстве дома все выходные и отпуска.
В первые недели мне удавалось успешно уклоняться от этой тяжелой работы. Пока однажды мой отец не позвал меня к себе и сообщил, что двенадцать лет - уже достаточно взрослый возраст, чтобы взять на себя определённую ответственность. И с этого момента я был приговорен к тому, чтобы таскать камни и мешать цемент.
Каждый, кто знает Томаса Андерса, в курсе, что такая работа и я несовместимы ни в какой форме. Ни сегодня, ни тогда. В конце концов, на строительной площадке невозможно не испачкаться, ты все время потеешь, да к тому же, это портит руки. Вся эта пыль и извёстка буквально сводили меня с ума. Особенный ужас я испытывал, когда в пятницу вечером отец говорил мне: «Завтра в шесть утра пойдешь со мной на стройку. Не каждый же раз твоему брату отдуваться.» Просто у нас с Ахимом абсолютно разные гены, несмотря на то, что у нас одни и те же родители и одинаковое воспитание. У меня сохранилась фотография, где я толкаю тележку, наполненную камнями, при этом на мне одет светлый пиджак и кожаный галстук. После каждых двадцати камней я бежал к умывальнику, мыл руки и смазывал их кремом. Мой отец чуть не сошёл с ума, когда увидел это. К счастью, он быстро осознал, у меня, как у строителя, обе руки — левые.
«Я больше не могу это выносить. Сделай одолжение, уйди отсюда.»- закричал он однажды. И это было самое приятное, что он мог сказать. С этих пор меня использовали только для мелких работ, типа постричь газон, подмести улицу или выкинуть мусор. Но я был вполне сносным нянькой для Тани, чем моя мама охотно и часто пользовалась. Мне нравилось играть с малышкой. Всё-таки она была девочкой, и присматривать за ней для меня было не так трудно, как пахать на стройке. Родители внушали нам, что нужно выполнять свои обязанности и помогать в меру своих сил другим. Кроме того, ухаживание за Таней оставляло мне достаточно времени для моей музыки.

Глава 23. Устроитель праздников, как альтернатива музыкальной карьере?!


Итак, в игру вступает мой лучший друг Гидо. У него всегда была слабость к музыке и фотографии, и из этих «слабостей» он и сделал свою профессию. Гидо и сейчас является одним из ведущих концертных фотографов в мире. От AC/DC, Майкла Джексона, Стинга, Bee Gees, Робби Уильямса, Тины Тёрнер до Take That – я бы мог назвать ещё сотню других имён – все они побывали в объективе его камеры. Кроме фотографического таланта, он оказался ещё и сообразительным бизнесменом, который создал свою фирму. В плане дела, Гидо было не остановить: всё, за что он брался, имело успех. С тогдашней своей подругой он жил в шикарной вилле близ Кобленца; там я арендовал у него одну комнату под свой офис. Мы с ним об этом никогда не говорили, но я думаю, что он заботился о том, что меня ждёт в будущем.
Дела мои тогда шли не очень: альбомы продавались в Германии плохо, доминирующие музыкальные тенденции были для меня неприемлемыми, брак с Норой катился под гору. Гидо поддерживал меня, как только мог. У него всегда были новые идеи, и он приободрял меня ,когда снова приходили плохие новости.
Гидо и его подруга решили пожениться, они хотели устроить грандиозный праздник. Я предложил свою помощь в организации, но они любезно отказались. В конце концов это была его собственная свадьба, и это важное событие он со своей будущей женой хотели организовать сами, и я должен был это принять. Те, кто знаком с Гидо, знают, что планирование времени – это не его конёк. Для него день, с его 24 часами, просто слишком мал; ещё лёжа в кровати у него 50 новых идёй, потом, когда он встаёт, у него ещё 100, из которых 80 ещё до обеда он отбрасывает. Кто бы из сотрудников ни пришёл, он обязательно должен выслушать лекцию от Гидо о том, как надо улучшать свою продуктивность. До звукового сигнала. И за время этой дискуссии ещё несколько идей выпадут из его жёстких временных рамок. Но без паники! – вселенский центр воображения неисчерпаем.
Примерно за пять недель до своей свадьбы Гидо зашёл ко мне в офис. «Слушай, старина, я тут посмотрел на календарь, и у меня уже через 5 недель свадьба», сказал он мне, выглядывая из-за своего компьютера. «Я охотно приму твоё предложение, чтобы ты помог мне с приготовлениями», продолжил он. «Конечно, Гидо», сказал я, «нет проблем, с удовольствием. На какой стадии весь процесс?» Со слегка беспомощной нотой в голосе, сказал он: «Ээ, я ещё ничего не начинал!»
Вот засада! Я почти впал в бессилие. «Как это, что, совсем ничего не начинал?» Я был в ужасе. «Ну, да, совсем не было времени. Я совсем не заметил, как пролетели последние месяцы. Наверное, у нас большие проблемы», пояснил он. Я встал со стула и молча погрузился в кресло. «Окей», сказал я, «где Ирис?» Его будущая жена, Ирис, разработали план, и началась моя работа. Это должен был быть шумный праздник: шатёр посреди леса, со всеми прелестями, которые только можно себе представить. Я попытался за это короткое время организовать незабываемый день для обоих. После того, как всё это закончилось, я проспал целые сутки.
Удовольствие для Гидо содержало ещё один положительный побочный эффект: я обнаружил в себе совсем новый талант: я мог быть организатором. Сегодня уже для каждого дня рождения местного значения нанимается агент по устройству праздников. Тогда это было что-то совсем новенькое.
Разработка концепции праздника и её реализация доставляли мне огромное удовольствие и одновременно бросали вызов. Поэтому мы с Гидо решили основать агентство по организации праздников. При этом, у меня ещё оставалось достаточно времени для моих музыкальных выступлений за границей.
Становление нашего агентства было непростым, однако, со временем у нас появлялось всё больше и больше заказов. От небольших корпоративов до празднования юбилея фирмы по производству чемоданов Rimowa. Да, и когда с этими праздниками всё шло хорошо, поступил запрос от фирмы грамзаписи, не готов ли я к возвращению Modern Talking. Я разрывался. У меня были замечательные клиенты, новая работа доставляла мне радость. Никто не мог дать мне никакой гарантии, что Modern Talking будет снова успешным. К тому же, мои драмы с Дитером были ещё свежи в памяти, хотя за это время раны уже затянулись. Я хотел подстраховаться и поначалу планировал работать параллельно и с Modern Talking и с моей фирмой праздников. Но в середине 1998 года я окончательно решил в пользу музыки.